Идти через лес всегда приятно, каким бы он не был, это для неженок из больших городов, лес должен быть аккуратным и ровным с подстриженным кустарником и убранным мусором. Артур таким не был, он вообще был не требовательным к жизни, так было нужно и он был таким, потом просто привык, к постоянным переездам, не имением собственного дома, тот дом в Йоркшире, давно стал для него чужим, почти сразу после смерти отца. Криган не знал, почему он не стал продавать его, наверное из-за того, что это была одна из немногих тонких ниточек, что тянулась к его прошлому, такому простому и понятному. Где все было правильно и логично, был отец. Впрочем, сейчас вся его жизнь была нетребовательной, легкий и простой Эндуро Сузуки 125, что сейчас Криган катил по ухабистой почве, словно отражал суть своего хозяина, кое-где помятый, поцарапанный, но на ходу и способный бежать дальше и дальше, будь под колесами гладкий асфальт или разбитый проселок. Все его имущество составлял этот мотоцикл да мотосумка, набитая различными мелочами, сейчас перекинутая через плечо. Он не особо тянулся к людям, да и они платили ему тем же, не слишком радуясь обществу неприветливого Кригана. Тот старик индеец, и в правду удачно сравнил его с волком одиночкой, таким же побитым жизнью но гордо смотрящего вдаль.
Наконец блуждания кончились находкой удачной полянки, которую по кругу окружали старые толстые деревья с расплывшимися кронами и корявыми вздутыми стволами. Такие росли только в чаще, но здесь было только предместье настоящего старого леса. Полянка была небольшой, метров пятнадцать в диаметре, в трех шагах на север, тек маленький ручеек, Артур услышал его почти сразу, привалив мотоцикл к деревьям, он скинул сумку на землю и присел на толстую сушнину. Несмотря на довольно теплый вечер, Криган был одет в толстую кожаную куртку и грубые потертые джинсы, образ дополняли уже изрядно разбитые, но вполне годные для ходьбы прыжковые берцы. Правая рука в перчатке без пальцев, нырнула в карман и выудила на свет помятую пачку сигарет и бензиновую зажигалку, щелчок колесика по кремню и в воздух взвилась тонкая струйка сигаретного дыма, несмотря на диссонанс, левая перчатка, была плотной и закрывала всю руку. Привычный жест, рука поднялась к шее и сжала в кулак ожерелье на шее, он слушал лес. Быть волком и иметь тотем разные вещи, но все же тотем на то и тотем, что никогда не оставляет своего друга, у шамана нет и не может быть отношений повелитель-слуга, только дружеские отношения.
-В лесу все равны,- громко сказал он хриплым голосом,- не стоит прятаться, если ты не враг. Не хочешь ли разделить скромный ужин? Я давно ни с кем не разговаривал и поэтому не против общества.
Он заметил заинтересованный взгляд давно, минут пятнадцать назад, но не стал реагировать, решив подождать и узнать что от него хотят, но сейчас его невольный спутник не спешил первым завязывать разговор, именно поэтому Артур и решил пригласить разделить ужин, как утверждал его учитель, нет ничего более святого чем совместная трапеза, человек принявший предложение, не может быть врагом тебе и ты не можешь причинить ему вред, вас уже связывает невидимая нить.

Omnes somnium, sed non omnes somnia*,- ответил Криган, расстегивая сумку и извлекая старую потрепанную скатерку, уже давно потерявшую свой цвет, из-за многочисленных стирок. Это была одна из немногих вещей, забранных из дома,- sed vera est** ...
Ответил он чисто автоматически, услышав знакомые слова, не придав этому особого значения, но волчье чутье зашевелилось где-то в глубине, что-то почуствовав, словно навострив невидимые уши и подняв мокрый нос в воздух, принюхиваясь. Аккуратно расстелив скатерть на земле, Криган придавил края сумкой и парой палок, после чего повернулся к своей невольной спутнице и по своему обыкновению, перекатив сигарету в другой угол рта и прищурившись из-за попавшего в глаза дыма, наклонил голову, рассматривая девушку. Он много всречал людей, много девушек, но она здесь была слишком нелогична, волосы ярким пятном выделялись на фоне серого, туманного леса, словно бросая вызов бесцветности. Артур готов был поклясться, что здесь не было ни капли краски или фальшивой косметики. Руки сами собрали легкий сор и обломки коры, сложив в компактный холмик, поодаль от скатерки, пока нет огня, разговор не стоит заводить, слишком неприятно, слишком много обмана может таиться за кругом света в темноте, огонь не менее чист и праведен, не позволяющий собравшимся возле него быть чужими друг другу, он становится еще одной ниточкой, еще стежком соединяющих собравшихся сегодня случайно или специально. Руки работали на автомате, разум в это время мысленно разбирал лицо девушки, её фигуру и тембр голоса, делал выводы и подбирал совпадения.
-Нелогичное место для прогулок, но не мне судить...- тихо проворчал Криган, обращаясь к девушке, разогнувшись, как только появились первые уверенные язычки пламени вгрызшиеся в поленца, затрещав весело и радостно. Он умел ждать, привык откладывать приятное на потом, а разговор, сейчас был бы для него приятным времяпрепровождением. Усевшись на сушнину он стянул куртку и положил рядом, предлагая присесть, оставшись в перчатках и толстой футболке, на левой руке, открылась лишь часть татуировки, на части локтя.
На скатерти появился еще свежий хлеб, завернутые в большие мясистые листья жареное мясо, небольшая бутылка выдержанного бренди, а на огне через пять минут уже кипела вода, в сумке же оставалось достаточно еще еды, что бы устроить небольшой пир для двоих.
-Я не буду спрашивать что ты здесь делаешь, у тебя свои причины здесь быть, но не страшно ли быть тут одной?
_________________________________________
Мы все мечтаем, но не всем мечтам суждено сбыться*
Но эта вполне реальна...**

Страх это сублимация чувств, что возникают в голове,- Криган постучал пальцем по своему виску,- и его вариации зависят лишь от наших представлений об опасности. Для кого-то это маньяк со свинячьими глазками и ржавым тесаком в потной руке, а для других, сам лес с его темнотой и непредсказуемостью.- Артур пожал плечами,- страхи есть у каждого, только вот проявляются по разному.
Темнело быстро, в воздухе пахло сыростью, близился дождик, но Криган не боялся промокнуть, это правда могло заставить его двинуться в сторону города, в поисках крыши над головой, но пока что все было в пределе нормы. Из сумки на свет появился длинный нож в кожаных ножнах с пристегнутым к ним точильным камнем, пара банок тушенки и коробка с крупой. быстро высыпав содержимое коробки в котел, он развязал узелок с солью и принюхавшись к запаху, закинул несколько щепоток в котелок. Сняв перчатку с правой руки, под которой скрывалась еще одна маленькая татуировка, гласящая: Морской пехоте, верен до конца.
Нож отделял ровные, не толстые, но и не тонкие пласты от куска мяса, собрав два больших бутерброда, он протянул один своей спутнице и сел рядом скрестив ноги, с хрустом подобрав их под себя. Костер весело трещал, разгоняя клочьями надвигающийся мрак и отвоевывая себе место в этой жизни. Взяв один из отрезанных кусков мяса, Артур сильно и без размаха зашвырнул его в кусты, пояснив.
-Лес не любит когда в него вторгаются невежды, и всегда бывает твоим спутником, если с уважением относишься к нему, а животные вовсе братья наши, так почему бы не разделить свою еду и с ними...
Он опустил взгляд в огонь и замолчал, неторопливо пережёвывая еду, запивая из большой фляги с родниковой водой, загодя набранной в том самом роднике. Он мог долго жить таким образом, выходя в большой мир только для пополнения припасов, предпочитая постоянно быть в дороге, впрочем иногда он где-то задерживался надолго, если место ему нравилось или нужно было его присутствие, для упокоения кого-то вставшего. Украдкой он боковым зрением рассматривал свою спутницу, пытаясь понять что же так напрягает его, заставляя внутреннего волка ощерить клыки и вздыбить шерсть на загривке. Слишком уж нелогична она была здесь в белом платье, хотя возможно что и живет недалеко и вышла погулять, как бы то ни было, Артур был рад её обществу, последние два месяца он почтит ни с кем не разговаривал, путешествую по таким глухим местам, что там и зверей то не было, не говоря о человеке.

Огонь, это еще один иррациональный страх, доставшийся человеку от его предков, не зря же все животные избегают огня, ну естественно кроме тех, кого человек приручил, да и те, то же не слишком любят огонь...- Криган замолчал отправив в рот новый кусочек хлеба с мясом и долго его пережёвывая,- а ведь огонь это все го лишь набор химических реакций, объяснить которые сможет любой школьник, но людям нужно во что-то верить, вот они и создают себе демонов. Одним из первых был как раз огонь...
Он привстал и помешал свое варево в котле, удовлетворившись запахом, протянул руку и потрогал ручку. Чертыхнувшись и подув на пальцы, Артур выудил из сумки старую, уже во многих местах прожженую прихватку, красного цвета с какими-то легкомысленными зайчиками - белочками, раскиданными по цветастому фону. Сняв котел с огня, и поставив на прохладную землю, он брал свою несерьезную тряпку, вновь присев к столу. -Человеку необходимо иметь рядом кого-то, кого-то могущественного, что бы скинуть на него часть своей вины. Для того что бы оставаться в гармонии со своей совестью, он врет самому себе, будучи абсолютно уверенным в этом самообмане. С этим ничего не поделаешь увы.
Артур подцепил длинную палочку и пошерудил угли, которые по краям уже начали покрываться серым мхом пепла. Подкинув пару чурок, он приподнял над землей бутылку бренди, вопросительно посмотрев на девушку. В этот момент, разум наконец щелкнул и выдал несколько самых вероятных предположений насчет личности его новой знакомой. Весь её вид, начиная от платья и кончая манерой говорить и даже сидеть, указывал на непростое происхождение и полученное воспитание. Тот факт, что судьба платья мало её интересовала, ведь подол лежал на земле и неминуемо должен был испачкаться, говорил о многом. О том что замена одежде найдется быстро, что живет она не слишком далеко и вряд ли сама занимается одеждой.
Криган прикрыл глаза вздохнув и посмотрев на затянутое тучами небо, которое проглядывало сквозь кроны деревьев, плотно обступивших полянку. Не исключено, что сейчас он находился на чьей-нибудь частной территории, возможно и закрытой от посещений. Судя по карте, оную он просматривал часа три назад, еще будучи на трассе, недалеко должен быть городишко, с названием Стентфорд, небольшой, до мозга костей провинциальный, а вот около него располагался замок. Замок слухи о котором он краем уха слышал, и собственно был здесь лишь ради этого замка. Если девушка оттуда, то с долей вероятности, он понимал почему волк внутри так нервничает. Криган невольно взялся правой рукой за ожерелье, левой накрыв кисть, сжав край перчатки. Ему совсем не улыбалось начинать свару в первые же секунды своего присутствия здесь, он устал и хотел спать.
-Скажи, ты живешь недалеко? Слышал здесь красивый замок, построенный в лучших традициях нашего мрачного средневековья и вполне сохранившийся, ты можешь рассказать о нем?

Криган умел убивать, умел, но никогда не любил, предпочитая решать дело вывода противника из боеспособного состояния, путем нанесения не летальных повреждений, но впервые столкнувшись со своим новым противником, он понял, что дальше так продолжаться не может. Наступил решающий момент для смены мировоззрения, оставивший лишь два пути, либо он либо его. Артур не был перестраховщиком, но предпочитал узнать о своем объекте все что нужно, были и такие моменты, что после длительного наблюдения, он снимался с места и уходил, не трогая вампира, если считал, что вреда от него нет. Были и такие, что не могли смириться со своей новой сущностью, прилежно питались донорской кровью и вели вполне человеческий образ жизни. Убивать таких Артур не стал бы, если только в целях самообороны. Были случаи, когда он напрямую появлялся в жизни носферату и в лоб говорил кто он и что здесь делает, предлагая выбор и дальше следовать миролюбивому настроению, либо без зазрения совести порвать на лоскутки, если он начнет коситься на людей.
Первая капля упала на его перчатку, разбившись мелкими брызгами, дождь начинался крупный и скорее всего затяжной. Он не любил дождь, льющаяся с неба вода нагоняла тоску и отбивала желание трепыхаться. В детстве как и многие другие, он любил бегать под дождем, радовался этому проявлению стихии, но когда повзрослел радость куда-то ушла, оставив место лишь унылой тоске навеваемой дождем.
-Я не буду слишком наглеть если напрошусь переночевать под крышей?- спустя пару мину он наконец решился,- я не спал почти два дня и очень устал в дороге, к тому же не люблю дождь.
Криган натянул куртку и с сожалением посмотрел на готовый ужин, который скорее всего придется попросту оставить, тащить с собой не было возможности. Наконец, он просто закрыл поплотнее крышку и убрал котелок под ветки, звери ли найдут или кто-то голодный, все одно будет польза, сам он уже перекусил, ведь девушка отказалась от еды.
-Или если тебе не составит труда подсказать место для ночлега, в лесу ночевать негде, я без палатки и даже спальника.
Он поднялся и поправил одежду, протянув руку девушке, помогая подняться, дождь же начал накрапывать все сильнее и сильнее, тяжелое свинцовое небо приблизилось к земле и казалось обдирает пузо о верхушки деревьев, проливая из прорех воду. Сверкнула молния. разрубив стремительно чернеющий небосвод и спустя несколько мгновений раздался треск грома, едва не заложивший уши.
-Мое имя Артур Криган,- представился он немного подумав и все же стащив куртку, накинул на плечи девушке.
-Холодно, а ты слишком легко одета, можешь заболеть, а мне бы не хотелось этого,- он легко закинул сидельные сумки на плечо и выжидательно посмотрел на девушку.
Щелкнул огонек зажигалки высветив его лицо и часть фразы на руке:
Ab insidiis diaboli, libera nos, Domine.*
___________________________________________________
От козней дьявола, избавь нас, Господи!*

Он помнил беспросветные ночи, полные отчаяния, болей и страха. Точно застарелая язва, воспоминания о детстве не давали расправить плечи, не давали дышать полной грудью. Ноги сами вели его в лес. Переступая через сырой валежник и беспрестанно оглядываясь в сторону мощёной булыжником мостовой, он шёл туда, где вековые деревья сливались с небом, срастались с ним кронами и покрывали тенью густой согретую объятием землю. Город маленький - с четверть часа насквозь пройти, город крохотный - с любого холма видны башни старинного замка. Город как на ладони - покоится на простёртой длани не иначе как самого Дьявола.

- О, чёрное небо Германии! Ты слышало этот вопль! - хриплым голосом протянул Степной волк Ульрих Нойманн. Глупый мальчишка, глупый маленький Уве, нет строгой матери рядом с тобой, чтоб ударить наотмашь по распоротой шрамом щеке. Он полагал так наивно, что строки стихов, сохранившихся в памяти, помогут ему и человеческий облик сберечь. Голос зверя ревел внутри и противился, неотступной тенью за ним следовал волчий абрис неровный. А человек продолжал, тревожа заштопанный рот свой, и каждый мускул на лице сводило от боли при новых словах:
- Всё могли они, всё, потеряв человеческий облик! «Хайль Гитлер!» - кричали они на коленях в пыли. И лежал на их лицах смерти пепельный отблеск – но петь они не могли!
Он вспоминал без разбора, что помнилось с юных лет, но отчего-то лишь о войне, всё о войне одной, всё о людях, замученных и забитых как стая бездомных собак. Слова его были о груде бесформенных тел и о растерянных, всклокоченных пулемётных очередях. Но почему-то было так важно не утратить дар речи, оставить хоть каплю себя самого. Пусть не чахоточный тихий еврей, а достойный ариец - брёл по сырому валежнику, воздух хватая ртом. И зверь внутри шевелился, словно вепрь в своей глубокой норе, хоть не прятал себя от человека, а шёл с ним рука об руку. Шёл, крадучись, настороженно, подбирая момент, чтобы вернуть контроль над телом, вернуть власть своим когтистым лапам и певучему голосу. А человек всё шёл упрямо, по сторонам озираясь, он знал - очень скоро случится бой. Он продолжал стихи, неровными строфами отмеряя свой разум, шаг за шагом прислушиваясь к себе. И, убеждаясь в том, что всё ещё верен себе, заводил всё новые строки, удаляясь в глухую чащу.

Дождь шумел неистово и безумно. Знал, подлец, по кому вести прицельный огонь. Хлёсткими ударами, острыми каплями подгонял беглеца. В лесной капкан. В твёрдом переплёте Евангелие припрятано - вот, что надо спасти, остальное не к месту. Приметив барсучью нору бесхозную, Степной волк неуверенным жестом стянул с себя рваное пальто, обернул в него книгу. Остальное не важно. Промеж туч заблестела луна.

Две ночи до полной, две ночи скотине чёртовой. Смотрит пристально, прожигает. Ульрих тряхнул головой по-собачьи, и холодные капли попали под воротник. Потекли по шее, стало холодно, зябко. Невыносимо! Невыносимой казалось ночь. Оставалось одно - ещё раз испытать на прочность. Себя и зверя.

- Vater unser im Himmel, geheiligt werde dein Name.
Шептал он слова молитвы. Руки свело до боли, и, встав на колени, он ладонями потонул в грязи. Донеслись звуки грома.
- Dein Reich komme. Dein Wille geschehe, wie im Himmel so auf Erden.
И зверь, дьявольское отродье, заметался как в клетке. Нарастала в нём волчья злоба. Горячо было желание порвать себе глотку, раздавить, уничтожить. Только дай мне свободы, только дай мне второе тело, набожная тварь, помойная шавка, лицемерный святоша, нацист, дрянь, богомерзкий ублюдок...
- Unser tägliches Brot gib uns heute. Und vergib uns unsere Schuld, wie auch wir vergeben unseren Schuldigern.
Жива была мечта изгнать из себя демона силой молитвы. Ах если бы только мог он опиться святой воды, если бы мог вспороть брюхо серебряной бритвой! Как получилось, что бох разделил одну душу на две половины? Он рассёк неделимую, рассёк кровоточащую, как искусный палач. Распорол по швам, наделив их единым сознанием. Точно с одного глаза, одного зрачка в разные стороны света повёрнуты - лицо человека и морда хищного волка. Кто подшутил над ним столь жестоко? Знать до последнего отзвука мелодии "Волшебной флейты" и пить кровь у овец и бездомных собак по ночам - не это ли наказание?
- Und führe uns nicht in Versuchung, sondern erlöse uns von dem Bösen.
Человек взвыл диким волком, но руки по-прежнему утопали в грязи. Пять пальцев, как прежде, и волосы седые неровными прядями спадали на лоб. Ещё не пришло время власти клыкастому выродку. Ещё есть силы усмирить его. Только дух человечий способен его удержать, только молитва позволит волку смотреть на мир глазами набожного человека.
- Denn dein ist das Reich und die Kraft und die Herrlichkeit in Ewigkeit.
Будь ты проклята, бесстыжая луна. Холодный свет, безжизненный, мёртвый осветил загривок и плечи нагого мужчины. Не счесть сколько раз это было, сорок два год за годом, но каждый месяц как первый. Пальцы судорожно вцепились в узловатый корень, выглядывавший из земли, и плечи передёрнуло судорогой. От боли хотелось выть, но челюсти выворачивало из сустава, и в горле не осталось воздуха. Рёбра расправились порывисто и резко, точно кто-то огромный сминал их в невидимом кулаке, всё с начала, всё с самого начала, акт творения, достойный самого Господа! С хрустом и болями менялся хребет, менялся круп, вытягивалась шея и морда, желтоватые клыки блестели на свету и шерсть на загривке становилась дыбом. Мучительно, в полубреду, тело извивалось в агонии, плавилось, ломалось как хрупкая раковина моллюска. И стоило лишь на миг забыться, перестать чувствовать, думать, осознавать, как место человека тотчас бы занял другой. Вся эта боль, этот нечеловеческий вопль от ощущения рвущихся сухожилий, была малой платой за чистый, незамутнённый разум. Устроить себе Чистилище, умножить свои муки священной молитвой на родном языке, измучить себя, истерзать, выблевать все потроха - это всё так похоже на Ульриха Нойманна. Не смел он сказать о себе "я степной волк из рода волков". Стоя на коленях в грязи, под проливным дождём и светом набирающей силу луны, он вторил "я православный христианин". И зверь на время умолкал в его душе, усмирённый.

- Amen.*
Крупный, массивный волк с густой гривой и пепельной сединой на плечах полным тоски и отчаяния взглядом смотрел на небо. На его покрытую шрамами морду падали капли дождя, и он изредка кривил губы и вздрагивал - совсем как человек. Мощные лапы с когтями перекрывали собой отпечатки рук, оставленные в грязи. Волк неспешно поставил руку на один из них, сверяя след. С невыразимой горечью во взгляде, точно касался чего-то "из прошлой жизни". Ливень стирал все запахи, но верхним чутьём, быть может дня через три, он отыщет все свои вещи. Отыщет Евангелие и снова будет ласкать загрубевшими пальцами ветхие, пожелтевшие страницы. А сейчас ему следовало забыть о себе. Кем он родился, кем был. Всё, что он знает. Старик Уве погребён вместе с Библией в барсучьей норе.
А значит - надо бежать как можно дальше.

- Tiere brauchen keinen Gott**
Короткий, сбивчивый лай вскоре слился с шумом ночного ливня.

______
* "Отче наш"
** Звери не нуждаются ни в каком боге

Нос, глаза, уши.
Только в таком порядке волк осязает действительность, только в таком порядке принимает решение и выбирает путь. Ульрих бежал через лес, перелетая овраги в долгом прыжке и одолевая ручьи, селевые потоки, струившиеся по заросшим кустарником склонам. Звенела ночь. Часы безбожия сменялись редкими минутами грусти и откровенной печали, глубокой и всепрощающей, но в то же время желанной - настолько, насколько может стать желанным пленнику звериной плоти человеческое чувство. Животные не печалятся, не ведают горя, как и не ведают ненависти или гнева. Пёс живёт настоящим. Волк живёт настоящим. Любой щенок-переярок прощает жестокую, строгую мать. Только не Уве.
- Du bist so schön*, - пролаял он вслед ненавистной луне. Единственные верные слова, что вырывались из пасти, были родными и вместе с тем изуродованными пёсьей глоткой до неузнаваемости, до гротеска. Тонкая цепочка от армейских жетонов впилась звеньями в кожу, затерявшись в густом подшёрстке. Он никогда не снимал их и выглядел в своих глазах весьма убого при этом. Что за чувства, что за сантименты? Для волка нет преград. Для человека впереди лишь отчаяние.

Тонкий запах еды на подсушенных ветках. Уткнувшись мордой в хворост под лапами, он учуял его, учуяв вслед за ним и человека. Если бы не этот клочок сухой земли, едва ли волк остановился. Такой ливень любого сделает беспомощным. Хлёсткими ударами по носу, по глазам, кругом мрак и чернь, и только Богу известно, что ждёт его за поворотом. Но среди белого шума, средь звуков он слышал, он догадывался - он здесь не один. Мимолётное наваждение прошло, чувства притупились и голод вкупе со звериным любопытством заставили его носом разворошить тайник промеж корней, спасённый от дождя, чтобы добыть себе пищи. Не гнаться ему за оленихой, не вонзить клыки сладострастно в её трепещущее горло, в её нежную, сочную плоть. Нет, этот волк никогда не решится на убийство. Он будет подыхать с голода и тоски, но не станет, не станет, не станет касаться другого.

Неуклюжими лапами он выворотил котелок и измазался носом в какой-то дряни. Благо вода быстро смыла следы. Он лишний раз облизнулся и прошёлся когтями по своей израненной морде. Словно нашкодивший щенок, Уве топтался в костровище и, отчаявшись чем-то занять себя, крал чужую еду. Что ты за зверь, что ты за падальщик, ты не достоин носить мою шкуру! Степной волк рычал и метался, но Ульрих держал его по-прежнему крепко.
Их сердца лежали крест-накрест.
Шаг за шагом он волочил за собой развороченный котелок и ворчал, и вылизывал его, временами отряхиваясь от лившейся с неба воды. Непокорный нос завёл его куда-то под ветки, и тогда, увидев перед собой чью-то руку, Ульрих вздрогнул и коротко взлаял. Он развернулся и поставил передние лапы на ближайшее дерево, точно пытаясь залезть на него. Взволнованно виляя хвостом, он припал к земле и намеренно замер, повернув уши в сторону, где был незнакомец. Невозможно было справиться с порывом бежать, с порывом убить и насытиться, с порывом дикого волка, который жил у него в душе. Но глаза выдавали в нём трусливого, богобоязненного человека, который не решается попросить о помощи. В этот редкий случай, когда под ливнем ему встретился человек, он решил не бежать, а прислушаться. Быть может, назло своему внутреннему зверю, который нашёптывал ему без устали - "Tiere brauchen keinen Gott".

_______
*Ты так прекрасна

Отредактировано Ulrich Neumann (2011-03-12 22:05:56)

Его отделяло от человека несколько еловых веток и токи дождя, нещадно бившие по морде. Он дышал, словно загнанный, не зная, как ему поступить. Слова молитвы, произносимые в мыслях, постепенно успокаивали дикого зверя, и на смену напряжению пришло долгожданное облегчение. Слышать речь было настолько приятно, что Ульрих на время забылся и приподнял морду, вступая с незнакомцем в беззвучный диалог. Ему чудилось, что оба они сейчас люди, и то состояние, в котором он пребывал сейчас благодаря набирающей силу луне, было всего лишь досадным недоразумением.
- Спокойно, все в порядке

Ульрих нахмурил брови и медленно выдохнул, чувствуя, как спадает напряжение в его руках и ногах. Намокшая шерсть тяготила к земле и без того массивный круп. Была бы его воля, он лёг бы сейчас, обессилев, на землю и уснул мёртвым сном до весны. Он коротко мотнул головой и огляделся по сторонам.
"И об этом Вы смеете говорить "всё в порядке"? Я измотан как чёртов еврей".

- Как же тебя сюда занесло приятель?
При этих словах Уве вспомнил невольно весь путь, что пришлось проделать ему от таверны. И потоки грязи, и Библию в барсучьей норе. Детство, проведённое в подвале, молодость, проведённая на войне. И всякий раз в чуждой ему шкуре. Он устало посмотрел человеку в глаза, затем поднял свой взгляд к небу и со вздохом мучительно скривил губы.
"Лучше бы Вам не знать".

Он слишком поздно осознал свою ошибку. Хотелось ухмыльнуться без радости, да сплюнуть, вопрошая "Господи, за что мне эти муки", а вышло всё по-иному. Презрительно кривя губы, он обнажил дёсны и коротко зарычал, он вовсе не думал ни о чём дурном, он не хотел... когда вдруг ледяной ствол пистолета уткнулся ему аккурат в мочку носа. Ульрих опешил и вновь зарычал:
"Что Вы себе позволяете?"
Он отвёл уши назад - через лоб залегла глубокая складка. Его нос был наморщен и шерсть на загривке вздыбилась, точно перед атакой, но всё это время ему упрямо казалось, что он вёл диалог и ни в чём не повинен. Между ними повисло неловкое молчание. Мужчина действовал, согласно своим инстинктам, он не раздумывая целился в зверя, желая себя защитить. Ульрих отметил реакцию - чёртов вояка, ну что за напасть. Он скосил глаза, ведь его шея была неповоротлива, и заметил второй пистолет. Заметил рюкзак, намокшие волосы, ожерелье из волчьих клыков. Он судорожно раздумывал о том, что же делать. Не сказать же ему "Вы ошиблись мишенью", не просить же в самом деле прочесть молитву за упокой его грешной души. Что за вздор! Поступая как человек, он лишь вредил себе, хищная внешность скрывала его намерения и путала мужчину напротив, приводя к ложным выводам.

Секунды текли как вода, и Ульрих решился на шаг. Он не станет уподобляться зверю, что бы ни случилось. Медленно, очень медленно он поднял лапу и дотронулся до человека. Он надавил на его запястье с просьбой сложить оружие, и посмотрел на него с укором. Он посмотрел на него так, словно был однополчанином, волей судьбы одетым во вражескую форму. Коротко фыркнув, он опустил голову и устало вздохнул.
"Только не нужно стрелять в меня. По крайней мере сегодня".
Холодные капли стекали по его морде, срывались и падали на землю, на когтистые лапы и сырую глину. В своём отчаянии он выглядел человеком, как никогда прежде.

Ульрих снова нахмурился. Лишённый человеческой речи, он не мог возразить, не мог высказать своего мнения и даже, вот напасть, не мог толком представиться. Ситуация не из приятных - вооружённый наёмник под ёлкой как чёртов Санта-Клаус и дождь, проливной дождь, хоть шкуру сбрасывай. Что же он предлагал ему? Остаться до рассвета здесь, бок о бок с ним? Что же, прекрасно. Степной волк едва не оскалился с досады, вообразив себе, как будет он предрассветным часом, измазанный в грязи, представлен миру в своей человечьей внешности. Без одежды, сигарет и Ветхого Завета.
"Посмотрел бы я на Вас в моём бедственном положении"
Он отвернул морду и украдкой обнажил клыки, беззвучно. Впрочем, был единственный повод остаться.
"Постой, нагваль, не так быстро... я хочу знать, что это"
Сомкнув зубы на запястье незнакомца, он потянул к себе его руку, покуда тот не успел надеть на неё перчатку. Вся кожа была исписана татуировками, при тусклом свете даже зверю было трудно разобрать их очертания. О смысле символов Ульрих пока не задумывался. Вот же проклятый, он что-то знал о таких как Уве. Он мог знать что-либо о живых мертвецах, о людях, чей запах подобен смраду затхлого склепа. Мысль разворачивалась неохотно, словно ржавые шестерни пронзали череп насквозь, и Степной волк с трудом пытался сосредоточить своё внимание, чтобы не утратить нить рассуждений. Зачем ему в этом городе такое оружие? Кого он преследует и от кого защищается? Наверняка не от лесных тварей.
Как жаль, что вместо пальцев была сейчас только пасть. Ведь не мог он схватить его руку своей неповоротливой когтистой лапой. С клыков капала слюна, Уве невольно облизнулся и разжал пасть. Мужчина отнял руку, и в тот же миг Ульрих почувствовал себя какой-то бездомной блохастой шавкой. Пускает слюни, чавкает, ворчит, прижимает уши - разве так должно вести себя человеку? Провалиться бы на месте, да ничего не поделаешь. Коротко кивнув головой в сторону таинственных татуировок, он негромко взлаял, требуя объяснений.

Ульрих с явной неохотой признал свой голод и принялся есть предложенный кусок мяса, и вид его при этом был столь виноватым, что без слёз и не взглянуть. Не было явных причин доверять незнакомцу, но для зверя еды сталось вполне достаточно, чтобы притупить своё невежественное неверие и не задаваться вопросом о смысле его поступков. Зверь охотнее доверяет тому, кто даёт ему воду и пищу, но к похвале и порицанию он равнодушен. Что же касалось человеческой его половины, то старик Уве чувствовал себя в крайней степени стеснённо и неловко перед другим человеком, хотя слушал его с подобающим вниманием и не забывал реагировать возмущённым ворчанием на всякое слово, что было ему непонятно. Есть он старался аккуратно и неспешно, но вопреки всему раздавалось негромкое чавканье, и это Ульриха безмерно утомляло. Расправившись, наконец, с куском, он поднял к небу свой взгляд, безмолвно взывая Небеса к справедливости. Впрочем, слова о нечисти быстро его отвлекли от мучительного, вошедшего за долгие годы в привычку, богобоязненного самоедства.

Так называемая литания снабдила его пищей для ума, он и представить себе не мог, что есть на свете вещи, подобные этой, хотя догадывался и верил, что не всё в мире явно и праведно. Он сам, Ульрих Нойманн, был оборотнем с рождения и, как слепорождённые люди, он не имел представления о "нормальной" жизни, не понимал, что чувствует обычный человек при виде нарождающегося месяца и о чём такой человек может просить милосердного Господа. Здоровый дух и здоровое тело были его незабвенной мечтой, которая, впрочем, раз за разом приводила его в тупик, и теперь, быть может, этот наёмник способен был его излечить хотя бы отчасти.

Вместе с тем Уве испытывал острую человеческую необходимость продолжить диалог, несмотря на все неудобства и обстоятельства. Хотелось бы представиться или просто сказать слова благодарности за еду и временное товарищество. Всё же не таким он был отшельником, как привык о себе думать. Пусть шрамы и мешали ему говорить в человеческом облике, а звериная пасть - в волчьем, иной раз он находил в себе склонность к дружбе и некоему сотрудничеству. Он был как оторванный от матери щенок, который не знал теперь, как верно общаться с другими. Как видно, сам бох наградил этой мукой.

Нервно обернувшись, он попытался различить что-либо за плотной стеной дождя. Затем он поднял лапу, как бы говоря Артуру "подожди меня", и резво вынырнул из-под разлапистой ели, точно спортивный пловец, храбро ныряющий в ледяную воду Ла-Манша. Следуя собственному нечёткому следу и человеческой памяти, он удалился на приличное расстояние от своего нового лагеря, и, когда уже возможно было подумать, будто дождливая ночь поглотила его навсегда, он вернулся к наёмнику, держа в зубах увесистый свёрток. Он держал его так, будто было в нём хрупкое живое создание, и даже боялся отряхиваться от воды, чтобы не потревожить лишний раз свою ношу. Чайник на примусе закипал вот уже во второй раз.

Волк подсунул Артуру свою драгоценную книгу, завёрнутую в пиджак, и взглядом, жестом, всем своим видом попросил открыть её, чтобы не пришлось прикасаться клыками к старинной обложке. Теперь у мужчины имелось необходимое и достаточное количество подсказок о личности оборотня; то были армейские жетоны, седая шерсть на плечах и спине, иссечённая шрамами морда, человеческий взгляд на вещи и вполне миролюбивый нрав. Вместе с Ветхим Заветом (и бережным отношением к нему) к его чертам явственно добавлялась такая особенность, как набожность. Ульрих втайне надеялся, что поступки и вещи скажут его собеседнику о нём что-нибудь важное.

Сама книга имела вид не столько потрёпанный, сколько зачитанный, и многочисленные листки, обрывки и просто закладки едва не превосходили своим числом количество страниц. Между строк или же на полях зачастую встречались объёмные подписи, весьма подробные и дотошные, и почерк их, принадлежавший, без сомнения, Степному волку, был до невообразимого убористым и мелким. В то же время на форзаце книги была дарительная надпись, выведенная аккуратной, неспешной рукой: "Моему другу Ульриху Нойманну". Дальше строки терялись. Из первых страниц выглядывал обрывок письма, и почерк указывал на тот факт, что было оно получено от того же человека, что и сама книга. Язык его изложения напоминал научное исследование или трактат куда больше, чем просто откровенную дружескую переписку:
"И всё же наш Степной волк открыл в себе по крайней мере фаустовскую раздвоенность, обнаружил, что за единством его жизни вовсе не стоит единство души, а что он в лучшем случае находится лишь на пути, лишь в долгом паломничестве к идеалу этой гармонии. Он хочет либо преодолеть в себе волка и стать целиком человеком, либо отказаться от человека и хотя бы как волк жить цельной, нераздвоенной жизнью. Вероятно, он никогда как следует не наблюдал за настоящим волком - а то бы он, может быть, увидел, что у животных нет цельной души, что и у них за прекрасной, подтянутой формой тела кроется многообразие стремлений и состояний, что у волка есть свои внутренние бездны, что и волк страдает. Нет, говоря "назад, к природе", человек всегда идёт неверным, мучительным и безнадёжным путём".
Покуда Артур осматривал его книгу, Степной волк украдкой поглядывал на дымящуюся в его руке сигарету и мечтал как можно скорее встретить рассвет - не для того, чтобы обрести речь или способность нормально передвигаться, но хотя бы для того, чтобы с наслаждением и искренней радостью нерасторопно закурить.

Увидев у Артура ещё одну книгу, волк с облегчением выдохнул. Похоже, за минувшее время им удалось прийти к взаимному пониманию. В некотором роде это его успокаивало. Не каждому давал он подержать в руках свою драгоценную Библию, но теперь, когда выдался исключительный случай, можно было смело пренебречь своим же правилом. Он никогда не думал что его "личный дневник" окажется важным кому-либо, кроме него самого. Надо признать, не без оснований.

Религия вот уже много лет была его опиумом, была его средством облегчить боль душевную, как облегчают наркотики телесные страдания неизлечимо больных. Ульрих смело приравнивал ликантропию к раковой опухоли. Это была его лейкемия, его крест и его судьба. Он был калекой в мире живых и всё же лелеял надежду стать нормальным, если можно назвать этим словом первого попавшегося человека - пьяницу, католика, педофила, истеричную лесбиянку или умалишённого гения - невзирая на все его врождённые и приобретённые недостатки. Отчасти он хотел бы стать, хотел бы родиться одним из таких педофилов или пьяниц. Он бы с куда меньшей виной сумел растлить малолетнего мальчика или разгромить музей античного искусства. Он готов был уничтожить все мировые шедевры, сжечь все книги, подтереться Моной Лизой и нассать на подлинник Конституции Соединённых Штатов, только бы не испытывать жажду крови. Он заменял её жаждой самоубийства, и иногда ему это, нужно признать, удавалось.
Несколько раз он просыпался с застрявшей в горле бритвой или осколком зеркала. Он глотал битое стекло, и всякий раз его раны затягивались. Он оскальзывался в лужах кровавой блевотины, искал мутным взглядом своё отражение и находил в нём всё новые шрамы. Большинство из них достались ему от его же рук. Старик Уве прошёл всю войну без единой царапины, но неутолимая тоска вынуждала его на очередное вредительство. Через щёку шёл шрам от серебряной бритвы. Такая у него тоже имелась. Словно заветный ключ, последнее средство, злосчастный стоп-кран, она всегда встречала его на краю умывальника. Каждое утро. И он смахивал её на пол, выбегал из ванной, а затем и из дома, чтобы вновь обратиться в зверя и помериться силой со своим внутренним волком.

"Вот почему я до сих пор жив", - взглянул он на Артура, не надеясь особенно, что тот сумеет понять его. Дождь на какое-то время сделался тише, и стало возможным различить рваные кроны деревьев на фоне тёмного неба. Пелена туч уже не была такой плотной. Ульрих подумал, что было бы неплохо чем-то помочь этому мужчине. Не будет же он всю ночь напролёт играть в гордого бойскаута, заваривая чай из дождевой воды. Ему нужна была по крайней мере крыша над головой, а единственное, чем располагал Степной волк в этой местности, - так это именно крышей. Большего он не имел - ни еды, ни денег - да и вряд ли оно потребовалось бы.

"Пойдёмте за мной, покуда дождь ещё слабый".
Ульрих негромко промычал нечто невнятное и уставился в упор на наёмника. Он попытался сделать приглашающий жест рукой, но звериные лапы не были для этого приспособлены. Попытка вышла неудачной. Поразмыслив недолго, он подтолкнул к Артуру его рюкзак, а затем ткнул мокрым носом его самого. Опять что-то не то. Нахмурившись, он прикрыл глаза, затем отскочил от него и, припав грудью к земле, размашисто завилял хвостом, как игривый щенок, который просится на прогулку. Как правило, собачьи жесты были скорее понятны обычным людям. Коротко фыркнув, Уве мгновенно посерьёзнел и, развернувшись, потрусил прочь от лагеря в сторону своего дома, как-то совершенно по-стариковски опустив голову и перешагивая через лужи. Через сотню шагов он обернулся, дабы проверить, идёт ли за ним человек.